Сергей Степанченко: В кино мне довелось и козу доить, и мост на плечах держать

Сергей Юрьевич признается, что в душе он по-прежнему все тот же настойчивый и даже отчаянный паренек, который когда-то постучался в дверь лучшего театра столицы, чтобы остаться там навсегда.

— Сергей, большая часть вашей жизни прошла на сцене и съемочной площадке. Объясните: что же это за профессия такая — артист? Ведь это уму непостижимо: серьезные, почтенные люди, фронтовики, такие как Юрий Никулин или Зиновий Гердт, пытались примерить на себя маски чужих жизней, устраивая карнавал. Ради чего?

— Более сложный вопрос и придумать трудно. Мы все в детстве любили играть, считая это прекрасным времяпрепровождением. Если человеку комфортно оставаться в этом состоянии, если он получает от этого радость, то, наверное, тогда и делает это своей профессией. Так было у меня, у других — людей умных , наверное, по-другому.

— А как же деньги, слава?

— Да кто ж о них в юности думает?! Хотя, допускаю, что какие-то толковые люди все-таки думают. Профессия артиста такова, что она подминает человека под себя. Если людей что-то раздражает в тебе, то профессия это быстро «причешет»: двигаться начнешь лучше, голосом овладеешь, да и поумнеешь немножко. Ровно настолько, насколько актеру это нужно.

— В юности вы учились в музыкальной школе, занимались легкой атлетикой, играли на танцах, в ресторане. Почему ничто из этого не стало вашей профессией?

— У меня была попытка поступить в Институт физкультуры. Но мой товарищ отказался поступать в этот институт, а поскольку я приехал с ним, то и мое поступление не состоялось. Мой товарищ в итоге все-таки стал чемпионом мира, а я ушел в актерскую профессию, чему очень и очень рад. Именно эта профессия позволила мне сделать на экране много такого, чего я не делал никогда в жизни. В кино мне довелось и козу доить, и мост, по которому проезжала карета, на своих плечах держать (фильм «Чокнутые»). Довелось стоять на огромной высоте практически за пределами вертолета («Линия жизни»). Приходилось на лошадях скакать и из разного оружия стрелять — от современного до древнего («Лермонтов»). И в люто холодной воде плавать («Крот в паутине»). И взрывали меня в кино («Цитадель»). Кстати, бывшего спортсмена я тоже сыграл, как и музыканта («Апокриф. Музыка для Петра и Павла»).

— Театров хороших в столице много. Почему именно «Ленком»?

— Еще будучи студентом, я оказался на спектакле «Оптимистическая трагедия». И понял, что обязательно должен работать именно в этом театре, рядом с этими потрясающими, безумно интересными и столь необыкновенно существующими в то театральное время актерами. Судьба подарила мне счастье поиграть и в «Оптимистической трагедии», и в других легендарных спектаклях «Ленкома». До сих пор испытываю радость, выходя на эту прекрасную сцену.

— Александр Абдулов в свое время в интервью мне рассказывал, что его поразило то, как вы наблюдаете из-за кулис за работой Евгения Павловича Леонова. Было такое?

— Было. Но на Евгения Павловича с восхищением из-за кулис смотрели все незанятые в этот момент на сцене артисты.

— Чему Евгений Леонов вас научил?

— Он не только меня, он многих научил. Что подметил я для себя, так это его несуетность, собранность перед спектаклем. Леонова нельзя было увидеть в хохочущей компании, где кто-то рассказывал байку. Я всегда видел собранного человека. И очень много чисто ремесленных вещей подсмотрел у Евгения Павловича — отношение к репетиции, к разбору нового текста, то, как следует отпускать свое актерское естество, чтобы оно по правильному пути шло. И как не бояться ошибок. Не бояться приносить режиссеру свои предложения. Ведь движение в театре должно идти с двух сторон — и от режиссера, и от актера.

— Раз уж заговорили про режиссуру, то не могу не спросить про работу с Марком Захаровым. Марк Анатольевич писал, что у режиссерских мозгов есть свой «срок». При этом собственной жизнью он опровергает это наблюдение — режиссерская плотность мысли в его последних спектаклях просто зашкаливает. Как Захаров добивается своего, работая с вами — «птицами шалыми и вольными»?

— Подзатыльниками (Смеется). При этом Марк Анатольевич никогда не повышает голоса, не кричит и ко всем обращается по имени-отчеству. Но если захочет остудить твой разыгравшийся пыл, то найдет такие ироничные слова, что мало не покажется. Но может найти и те, которые по-настоящему окрылят. Творчество Захарова, как ни странно, молодеет с годами. Я сам — участник многих его спектаклей, которые мы делали последние тридцать лет, и вроде бы вижу, как происходит этот процесс. Но как только появляется сам спектакль, перестаешь понимать, откуда и как родилось такое чудо.

— Виктор Раков рассказывал, что однажды Захаров ему сказал: «Не наберете энергии, можете не состояться как актер». И это так его двинуло вперед, что за ту роль он даже высокую театральную премию получил. А какие у вас «подзатыльники» случались?

— Приблизительно такие же. Все «подзатыльники» Марка Анатольевича выглядят как предостережения. Когда актер расслабляется и начинает думать, что он уже все на свете освоил, Марк Анатольевич как старший товарищ очень точным замечанием может остудить его и вернуть в прежнее рабочее русло. Если актер толковый, соображает, то это поможет. Если же после двух-трех замечаний ничего не происходит — не собрал волю в кулак, не договорился со своими грехами, то бывает, что театр с таким актером расстается. Правда, это случается крайне редко: за три десятилетия — считаные случаи. Потому что на самом деле все замечания Марка Анатольевича идут через призму любви и юмора, он поступает с артистами, как любящий родитель с детьми.

— Ну а сами вы себя «прикладываете», ругаете за что-нибудь?

— Постоянно и за все. Наказываю себя больше, чем кто-либо может наказать.

— В этом году Москва признала вас лучшим артистом сезона, вручив «Хрустальную Турандот» за роль Фальстафа в спектакле «Фальстаф и принц Уэльский» в постановке Марка Захарова. Как считаете, почему эта роль «выстрелила»?

— Потому что у меня были самые лучшие на свете партнеры. Это упоение — играть с такими артистами. А какая у нас замечательная молодежь в спектакле! Это действительно будущее нашего театра.

— Я не единожды смотрела «Фальстафа» и видела в мимике вашего героя — шута и балагура — всех великих шутов «Ленкома». В ней непроизвольно сквозили беззащитная улыбка Евгения Леонова, прищур Олега Янковского, ирония Александра Абдулова…

— Я расцениваю это как дорогой комплимент.

— Давайте от сцены перейдем к экрану. Чем порадуете зрителей в ближайшее время?

— Только что закончился монтажно-тонировочный период картины «Про Миньку и Лельку» по рассказам Зощенко в постановке режиссера Анны Чернаковой. Кстати, сценаристом и художником фильма является Александр Адабашьян. Я там играю роль отца. Одна из важных мыслей картины — нужно очень внимательно относиться к моменту наказания и поощрения детей. Как говорил Тютчев: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».

Еще я снялся в картинах «Крот в паутине» Сергея Коротаева, «Хозяйка гостиницы» Валерия Ускова, «Прыжок Богомола» Владимира Балкашинова.

— А какие съемки грядут?

— Боюсь сглазить, но думаю, что это будет новое прочтение прекрасных произведений, хорошо знакомых нашему зрителю, — «Угрюмрека» и «Двенадцать стульев».

— Вы снялись более чем в ста фильмах, среди которых есть совершенно замечательные. Но я почему-то все время вспоминаю тот праздник, который царил на съемках фильма вашего друга Александра Абдулова «Бременские музыканты и Со». Как, кстати, он предложил вам роль Осла?

— Мой Осел — одна из главных ролей. И Саша сказал перед началом работы важные для меня слова: «Ты знаешь, я же сам Осла играл в «Бременских музыкантах» в «Ленкоме». И мне очень важно, чтобы эту роль сыграл ты». Это стало определяющим — услышать такое от друга, от старшего коллеги. Мы сейчас не говорим о художественных достоинствах картины, но процесс работы действительно был невероятным, пронизанным дружбой, любовью.

Сашу принимали везде с распростертыми объятиями, где бы мы ни снимали — в Египте, Азербайджане, на просторах России. Любовь зашкаливала, и помощь группе со всех сторон была беспредельной. А ты — в этой звездной компании, и тебя согревает любовь людей, которые находятся за пределами киноплощадки. Это огромная радость. Мне очень нравится кино, которое сделал Саша, потому что оно абсолютно точно повторяет его жизнь — многослойную, непростую. Саша был многогранным художником, из него фонтаном били идеи, и поэтому кино у него такое и получилось — праздничное, яркое, философское. Я слышал разные мнения — от восхищения до непонимания, но чтобы принять сердцем этот фильм, надо в нем увидеть самого Сашу.

— Ну а чем вы никогда не пожертвуете ради кино и театра?

— Все, что я скажу, будет фальшиво. Но если честно, то в своем ответе я бы двигался в сторону любви, семьи, детей…

— Вы православный человек?

— Конечно, православный, хотя мне бы надо в церкви почаще бывать. У меня много друзей среди священников, дьяконов, хоровых людей — они потрясающие.

Вот владыко Сергий, мой замечательный друг, служит недалеко от телецентра в Останкине. Рядом с ним всегда много страждущих, нуждающихся в теплом слове, его обожает паства. Не часто случается попасть на его проповеди, но я получаю колоссальное удовольствие от тех слов, которые он находит, — простых, бесхитростных, точно попадающих в душу.

Или отец Дмитрий, который сам вышел из актерской семьи. Под его мудрым, лукавым, понимающим взглядом мне всегда хочется подтянуться, подсобраться, чтобы хоть как-то соответствовать. Я даже иногда чуть лучше становлюсь. Хотя, может, это мне только кажется.

— Церковь человека меняет. А роли?

— У актера, много играющего в театре, с годами появляются хорошая успокоенность, глубина, мудрость. Наблюдая за коллегами год от года, я вижу, как они становятся сродни хорошему вину.